Улицу Маслова в Нарве знают многие, а вот историю самого человека далеко не все.

Ординарный профессор А. Шкарин проводит занятия со слушателями Военно-медицинской академии. 3-й слева — М. Маслов. 1910 г. 

Весной 1910 года в Петербурге от белокровия умирала девочка. Болезнь проявилась неожиданно и развивалась стремительно. Учебу в пансионе пришлось оставить и срочно лечь в больницу. За окном солнечный свет слепил глаза, воздух благоухал живительным ароматом распустившихся берез и тополей, звонкие голоса птиц славили весну. А в больничной палате завершался жестокий поединок юной жизни с неумолимой и безжалостной смертью.

Полузакрытые глаза умирающей угасали. По измученному, осунувшемуся лицу разливалась матовая бледность. Смерть побеждала жизнь. Еще несколько дней тому назад девочка нашла в себе силы сказать:
– Доктор! Я так хочу жить! Почему…
Продолжить она не смогла, силы покинули ее, из глаз потекли слезы. Это недосказанное и безответное “почему…” выражало детскую наивность:
– Почему доктор не может ее вылечить и спасти?
– Почему она, юная, должна покинуть этот весенний светлый мир, когда все пробуждается и ликует?

Доктору было горько сознавать свое бессилие, смерть юной пациентки отозвалась в его душе печалью и болью.

Этот случай преждевременной смерти девочки и существовавшая в то время высокая детская смертность в России (по статистике из каждых 1000 новорожденных умирали 401) предопределили решение молодого выпускника Военно-медицинской академии Михаила Маслова специализироваться в борьбе с детскими болезнями.

***

Жизненный путь Михаила Маслова начинался в Эстонии. Родился он 19 (31) мая 1885 года в городе Нарве в бедной крестьянской семье. Начальное образование получил в двухклассной школе, где проявил исключительные способности и стремление к учебе. Одаренного мальчика удалось устроить в Нарвскую гимназию с освобождением от платы за обучение. В 1904 году гимназия окончена с золотой медалью. В том же году Михаил Маслов был принят в Военно-медицинскую академию в Петербурге. Окончил ее в 1910 году с отличием. Вся дальнейшая жизнь была отдана педиатрии, науке и практике борьбы с детскими болезнями.

Коротко о научных достижениях М. Маслова: корифей педиатрии, создатель целой научной школы, которая дала медицине более 20 профессоров. Список основных трудов М. Маслова насчитывает около 250 научных публикаций. Среди них наиболее важные следующие: 

“О биологическом значении фосфора для растущего организма”, докторская диссертация, 1913 год. 

“Основы учения о ребенке и особенностях его заболеваний”, 2 тома. 1926-1927 г. Три издания. 

“Краткий курс детских болезней”, 1933 г. Пять изданий. 

“Учебник детских болезней”, 1940. Два издания. 

“Диагноз и прогноз детских болезней”, 1948 г. 

“Лекции по факультетской педиатрии”, 1957 г. 

М. С. Маслов читает лекцию по факультетской педиатрии студентам ЛПМИ. Справа в очках — будущий профессор Н. П. Шабалов

Детские врачи того времени готовились по пяти учебникам, автором которых был М. Маслов. Его заслуги перед медицинской наукой были высоко оценены и отмечены присвоением званий профессора (1921 г.), генерал-майора (1943 г.), академика (1945 г.). Он был удостоен многих правительственных наград и звания заслуженного деятеля науки (1935 г.). 

Профессорский обход в клинике факультетской педиатрии ЛПМИ

Михаил отличался разносторонностью интересов: любил шахматы, знал и ценил художественную литературу, театр, изобразительное искусство, музыку – играл на виолончели, постоянно посещал филармонию, любил кино. 

За месяц до своей смерти М. Маслов в последний раз посетил ЛПМИ. Слева — клинический ординатор А. Голавская. Май, 1961 г.

Последний год жизни ученый чувствовал себя плохо, но продолжал работать. 3 июня 1961 года его сердце остановилось.

Детский доктор Михаил Степанович Маслов был похоронен в Ленинграде на Богословском кладбище (Академическая площадка ВМА).

В те скорбные дни один из учеников М. Маслова писал о нем так: 

Мы любили его, и простого, и сложного, 
Старика-генерала с отличной душой; 
Все, что мог, совершил он в пределах возможного, 
Человек этот, истинно, с буквы большой. 

На родине ученого, в городе Нарве, одна из улиц называется улицей Маслова. 

За могилой академика продолжают ухаживать сотрудники кафедры детских болезней Военно-медицинской академии.

***

Кафедра детских болезней Военно-медицинской академии

С установлением в Рыбинске 2 марта 1918 г. Советской власти, что совпало с подписанием правительством 3 марта Брестского мира, госпиталь был расформирован, и Маслов вернулся в Петроград. С 1918 г. он был восстановлен в должности ассистента кафедры детских болезней ВМА, которой по-прежнему руководил А. Н. Шкарин. В июне 1920 г. после прочтения перед слушателями двух пробных лекций: «Сущность и патогенез детских диатезов» и «Разбор больного с ортостатической альбуминурией» М. С. Маслов был утвержден в звании приват-доцента.

1 августа 1920 г. произошла трагедия. Профессор А. Н. Шкарин, управлявший мотоциклом, попал в аварию. Он прожил еще несколько дней и умер 12 августа, успев высказать свою волю. Своим преемником на посту профессора, начальника кафедры детских болезней он видел М. С. Маслова. Выборы на должность профессора, начальника кафедры состоялись почти через год — 28 мая 1921 г. Из шести именитых претендентов большинством голосов воля профессора А. Н. Шкарин была удовлетворена, а через 3 дня Михаилу Степановичу исполнилось 36 лет.

Начало деятельности М. С. Маслова в качестве профессора и руководителя кафедрой совпало с периодом окончания Гражданской войны, разрухой, голодом и массовым беспризорничеством среди детей. Результатом двух войн стал серьёзный кадровый дефицит, что заставило Маслова направить основные свои усилия на формирование коллектива кафедры. Одновременно он занялся совершенствованием детской клиники, которая к 1921 г. имела в наличии всего 27 коек. Клиника располагала собственными клинической и биохимической лабораториями, рентгеновским и физиотерапевтическими кабинетами, молочной кухней и детской консультацией. В 1925 г. при кафедре, в отдельном здании удалось открыть детские ясли, затем в 1929 г. пункт охраны материнства и младенчества (прообраз женской консультации совмещенной с консультацией для детей до 3-х лет). В дальнейшем был открыт детский сад. После капитального ремонта здания детской клиники ВМА, в 1938 году удалось увеличить число коек до 53-х, создав при этом боксовое отделение для заразных детей. В 1940 г. усилиями Маслова был открыт музей.

Одновременно на кафедре М. С. Маслов развернул широкомасштабные научные исследования. Способствовали им тесные связи, которые удалось организовать с другими научными учреждениями. Так, по приглашению В. М. Бехтерева с 1923 по 1929 гг. Маслов руководил научной деятельностью младенческого отделения Психоневрологического института. С 1924 г. он являлся консультантом родильного дома им. В. Ф. Снегирева[5]. Результаты научных исследований Маслова и его сотрудников уже в 1924 г. были обобщены в фундаментальной монографии «Учение о конституциях и аномалиях конституции (диатезах) в детском возрасте и их биологическом и патологическом значении». Вслед за этим, в 1926—1927 гг., было издано двухтомное руководство для врачей и студентов «Основы учения о ребенке и особенностях его заболеваний». Эти два классических труда не потеряли своей актуальности и в настоящее время.

Будучи членом Общества детских врачей Санкт-Петербурга (Ленинграда) ещё с дореволюционного времени, Маслов в 1923 г. впервые был избран его председателем. Он занимал этот пост до 1926 г., затем избирался повторно на периоды: 1929—1930 гг., 1934—1941 гг., а после войны с 1946 г. и до дня своей смерти в 1961 г. Тем самым на протяжении почти 40 лет педиатры Ленинграда признавали за Масловым его безусловное лидерство как врача и ученого.

У истоков Ленинградского педиатрического медицинского института

Несмотря на то, что кафедра детских болезней ВМА оказалась самой первой в России, она не была призвана готовить будущих врачей по специальности педиатрия. В те годы стать детским врачом можно было только в рамках послевузовского образования. Понимая всю необходимость подготовки врачей-педиатров уже в институте, М. С. Маслов стал одним из самых активных борцов за организацию специализированного педиатрического образования в СССР. Подобной практики в мире ещё не существовало. Начало было положено 22 января 1925 г. с открытием института Охраны материнства и младенчества им. В. И. Ленина (позже переименованного в Клары Цеткин). По началу это был научно-практический институт, где Маслов стал научным руководителем физиологического отделения, а с апреля того же года — заместителем директора по научно-исследовательской работе. С 1928 г. институт приобрел статус научно-исследовательского, что предусматривало организацию профессорских кафедр и доцентуры. С этого времени Маслов возглавил кафедру физиологии, гигиены и диететики раннего детского возраста, а с 1930 г. кафедру патологии детского возраста. В 1932 г. при институте была организована больница-медвуз, и в марте впервые появились студенты. В 1931 г. была ещё осуществлена параллельная попытка организации педиатрического факультета в Первом медицинском институте (1-й ЛМИ), но в конечном итоге всё сложилось иначе.

15 февраля 1935 г. научно-исследовательский институт Охраны материнства и младенчества был окончательно преобразован в первое в мире высшее учебное заведение, предназначенное для подготовки детских врачей — Ленинградский педиатрический медицинский институт. Из 1-го ЛМИ сюда были переведены отдельные педиатрические кафедры и студенты педиатрического факультета и уже в 1936 г. состоялся первый выпуск врачей-педиатров. На всех этапах становления педиатрического образования Маслов был едва ли не главной движущей силой этого процесса. Заглядывая вперед, он еще в 1933 г. издал «Краткий курс детских болезней» ставший первым учебником по педиатрии для будущих детских врачей. Под руководством Маслова заранее была разработана вся методика учебного процесса. Роль Маслова в организации педиатрического образования в СССР была отмечена присвоением ему в 1935 г. звания Заслуженный деятель науки РСФСР.

Общим итогом всех преобразований стало то, что к концу 30-х годов М. С. Маслов возглавлял 2 кафедры педиатрии в двух вузах: кафедру детских болезней ВМА и кафедру факультетской педиатрии (в которую в 1938 г. была преобразована кафедра патологии детского возраста)[8] ЛПМИ. Это позволило ему из числа сотрудников двух родственных кафедр по существу создать сплочённый коллектив, объединенный общей научной проблематикой. Большое число сотрудников и наличие разнообразных клинических баз позволяли М. С. Маслову широко маневрировать силами и средствами и добиться значительных успехов в разработке самых актуальных проблем педиатрии, но вмешалась Великая Отечественная война.

Ленинград — Самарканд — Ленинград. Военные годы

С первых дней войны сотрудники кафедры детских болезней ВМА под руководством Маслова спешно разрабатывали вопросы противовоздушной и противохимической защиты детей. На эти темы читались лекции, проводились занятия. До тех пор, пока 8 сентября 1941 г. вокруг Ленинграда не замкнулось кольцо блокады, в городе шла массовая эвакуация промышленных предприятий. В плане эвакуации стояла и Военно-медицинская академия, однако очередь до неё дошла только к концу ноября, когда было открыто движение по ледовой «Дороге жизни» через Ладожское озеро. Вместе с сотрудниками своей кафедры и оборудованием, уцелевшим после попадания 5 ноября в здание клиники снаряда, вынужден был отправиться в Самарканд и М. С. Маслов. Он намеревался ехать со своей женой Альмой Фёдоровной, но вначале января 1942 г. она скончалась от истощения. Кафедру факультетской педиатрии ЛПМИ, который в 1941 г. не планировалось эвакуировать, Михаил Степанович оставил на профессора Э. И. Фридмана.

Прибыв в Самарканд, М. С. Маслов узнал о присвоении ему 1 февраля 1943 г. воинского звания генерал-майора медицинской службы.

На новом месте, под руководством Михаила Степановича кафедра очень быстро возобновила учебный процесс со слушателями академии. Она расположилась на территории Республиканской больницы, которая была базой Самаркандского медицинского института. В связи с требованиями военного времени сроки обучения в ВМА были сокращены. В 1943 г. в течение некоторого времени слушателям вообще не преподавалась педиатрия. Тем не менее сотрудники кафедры активно занимались лечебной и научной работой. Михаил Степанович постоянно консультировал больных, неоднократно выступал с лекциями перед врачами, занимался исследовательской работой. Всего за годы эвакуации сотрудниками кафедры было выполнено около 40 научных работ. Сам Маслов закончил начатое ещё в мирное время исследование белкового и жирового обмена при нефритах и гепатитах. Вместе с Н. А. Шалковым он приступил к разработке методов функциональной диагностики внешнего дыхания у детей. Большое внимание вместе с сотрудниками Маслов уделил изучению туберкулезной инфекции, весьма распространенной в Узбекистане. Наконец здесь, в Самарканде в 1943 г. Михаил Степанович начал работу над одной из самых важных своих монографий «Диагноз и прогноз детских заболеваний».

В конце января 1944 г. пришло известие о полном снятии блокады Ленинграда, и уже в июне Военно-медицинская академия, а вместе с нею и кафедра детских болезней во главе с Масловым стали собираться в обратный путь.

Действительный член Академии медицинских наук СССР М. С. Маслов

Ленинград встретил Михаила Степановича развалинами домов, скудным продовольственным пайком и энтузиазмом своих жителей. Второй раз в жизни он столкнулся с послевоенной разрухой и необходимостью всё начинать почти сначала. Но как и после Гражданской войны, все понимали, что самое страшной уже позади, надо восстанавливать город и строить нормальную мирную жизнь. От артиллерийских обстрелов сильно пострадал педиатрический институт, который тем не менее продолжал работать все 900 блокадный дней. Клиника же детских болезней ВМА на Боткинской ул. была полностью выведена из строя. Весь коллектив кафедры, прибывший из Самарканда, принялся за её скорейшее восстановление. Уже осенью 1944 г. клиника приняла первых пациентов.

В ЛПМИ М. С. Маслов вернулся к руководству кафедрой факультетской педиатрии. Многих, очень многих сотрудников и кафедры и клиники он не досчитался. Самая мирная на войне профессия оказалась и самой уязвимой. Тем не менее, клиника постепенно пополнялась новым оборудованием, приходили новые сотрудники. Процесс обучения студентов и научная работа кафедр стали входить в нормальное русло.

Именно в это время, в год победы над фашистской Германией заслуги М. С. Маслова перед советской педиатрической наукой были оценены по достоинству. В 1945 г. Михаил Степанович был избран действительным членом Академии медицинских наук СССР.

В послевоенные годы, как и прежде, М. С. Маслов занимался усовершенствованием педагогического процесса как на кафедре детских болезней ВМА, так и в педиатрическом институте. Постоянно разрабатывались новые методические указания к занятиям со студентами. Особое внимание уделялось развитию у будущих врачей клинического мышления. Обязательными вопросами, обсуждаемыми на кафедральных совещаниях были вопросы методики преподавания.

Начавшаяся в стране в 1948 г. кампания по борьбе с космополитизмом и «низкопоклонством перед Западом» не обошла стороной и ЛПМИ. В 1949 г. была репрессирована ректор института — профессор Ю.А Менделева, с которой Маслов ещё в 1925 г. занимался организацией института Охраны материнства и младенчества. В 1951 г. был уволен и сослан в Новосибирск его ближайший ученик и помощник профессор Э. И. Фридман. Правда, Фридману повезло больше, чем Менделевой. В Новосибирске ему, хоть и под присмотром, доверили руководить кафедрой педиатрии в медицинском институте. В науке и искусстве в жернова это кампании попали известные ученые, писатели и художники. Казалось, в таких условиях естественно было из чувства самосохранения прекратить любые зарубежные контакты. Между тем именно в эти годы М. С. Маслов их активно развивал. В его архивах сохранились письма от известных западных педиатров, с которыми он поддерживал переписку: Г. Фанкони из Швейцарии, А. Ильппе из Финляндии, А. Росс из Канады, М. Лелонг из Франции. М. С. Маслов неоднократно возглавлял советские делегации на международных конгрессах, в частности, на V конгрессе педиатров в Нью-Йорке в 1947 г., когда был избран членом Исполнительного комитета Международной ассоциации педиаторв, на VI конгрессе педиатров в Цюрихе в 1950 г. В последующие годы, уже после смерти Сталина он участвовал в работе VII конгресса в Копенгагене и VIII в Монреале.

Много времени уделял Маслов консультативной и учебной работе. Ежедневные обходы в клиниках кафедр, лекции слушателям ВМА и студентам ЛПМ заполняли большую часть рабочего времени. В 1955-56 учебном году Михаилом Степановичем был прочитан курс лекций студентам 4 курса ЛПМИ по факультетской педиатрии, вышедший чуть позже отдельным изданием. Этот курс наряду с его учебником по педиатрии стал на многие годы главным учебным пособием для студентов педиатрических факультетов СССР.

В научном плане в эти годы Михаил Степанович увлекся проблемой реактивности детского организма, в том числе в контексте таких заболеваний, как дистрофия, сепсис и токсико-септические состояния и т. д. В 1956 г. вышел по-настоящему философский труд Маслова «Диалектика в применении к педиатрии». Вместе с его монографией «Диагноз и прогноз детских заболеваний» (1948) г. он стал настольной книгой для каждого вдумчивого врача.

М. С. Маслов отличался разносторонностью интересов: любил шахматы, знал и ценил художественную литературу, театр, изобразительное искусство, музыку (сам играл на виолончели). Нередко на заседаниях кафедры обсуждались литературные произведения и кинофильмы, посвященные медицине. В 1960 г. в связи с ухудшением здоровья М. С. Маслов оставил руководство кафедрой факультетской педиатрии ЛПМ, передав его своей ученице А. А. Валентинович. Михаил Степанович прожил еще год, продолжая руководить своей первой кафедрой — детских болезней ВМА. За неделю до смерти, последовавшей 3 июня 1961 г., исполнилось ровно 40 лет, как он её возглавил.

Источник

Это видео собрано из старых фотографий, сделанных в нашей столицы в 40-х годах прошлого века. Что-то из них вы возможно видели, но есть в подборке и довольно редкие фото.

Смотрим…

Ровно шестьдесят лет назад, 1 июня 1956 года город на Неве стал к столице Эстонии ближе: открылась автобусная линия Ленинград—Таллинн. Вначале было никак не менее недели, да и то — если дорогу не развезет; неспешного пути из Петербурга в Ревель почтовым дилижансом. Чуть менее двухсот лет назад время в пути сократилось, при спокойном море пароход из устья Невы до причалов ревельской гавани добирался за каких-нибудь дня два. В семидесятых годах позапрошлого века над эстляндскими полями зазвучал паровозный свисток; под стук вагонных колес путь сократился всего до шестнадцати часов.

ЗИС был сконструирован после войны. Из-за громкого шума мотора его прозвали «реактивным». Кстати, сиденья в салоне взяты из гражданского самолета Ил-18. И, надо отметить, такие комфортные кресла не в каждом современном автобусе встретишь! Билет до Ленинграда на таком автобусе тогда стоил 6 рублей 75 копеек.

Шестьдесят лет назад временные рамки сократились вдвое; междугородний автобус, впервые отправившийся в путь из Ленинграда в Таллинн 8 мая 1956 года, уложился в восемь часов. Совсем неплохо — особенно с учетом того, что даже в наши дни добраться из столицы Эстонии в северную столицу России по шоссейным дорогам едва ли удастся сколько-нибудь существенно быстрее.

Наперегонки с поездом

Попытки организовать междугороднее автобусное сообщение предпринимались на территории нынешней ЭР задолго до того, как само слово «автобус» вошло в повседневный обиход.

Еще в 1909 году жители Курессааре решили пустить «бензиновый омнибус» до гавани Куйвасту, а в перспективе — и до Риги. Проехав за пять часов полостни верст, энтузиасты к делу быстро охладели.

Накануне Первой мировой войны автобус, созданный на базе грузовика, отправился из Ревеля в Пернов. До места пассажиры, правда, добрались, но так растрясли по пути кости, что назад решили возвращаться на поезде.

Первым регулярно действующим междугородним автобусным маршрутом Эстонии формально можно считать линию Таллинн—Нымме, открывшуюся в 1931 году; нынешняя часть города считалась отдельным населенным пунктом.

Фактически же сеть автобусных линий, связывающая между собой города страны, стала четко вырисовываться лишь во второй половине тридцатых годов — как в связи с развитием шоссейного строительства, так и с совершенствованием самих автобусов.

Памятникам довоенным «междугородникам» и по сей день является здание автобусного вокзала в Локса: возведенное в 1938 году и эксплуатируемое по сей день, недавно оно было взято под охрану государства.

И всё же фаворитом среди автобусных маршрутов предвоенной Эстонии считалось направление не на Нарву, а на Пярну; как бы неспешно ни катил «омнибус», поезд узкоколейки плелся в два раза медленнее.

Та же причина и у относительно плотной автобусной сети на довоенном Сааремаа — железнодорожное сообщение, кроме краткого периода времен Первой мировой, тут отсутствовало в принципе.

На улице Лайкмаа

О развитии автобусного сообщения между городами в конце тридцатых годов задумывались и в Советском Союзе, но начавшаяся война перечеркнула грандиозные планы.

В Эстонии, ставшей его частью и получившей статус союзной республики, в первую послевоенную пятилетку даже о восстановлении былой междугородней автобусной сети было нечего и мечтать.

Ситуация начала стремительно меняться в середине пятидесятых: в конце 1955 года было принято решение о строительстве в Таллинне нового автобусного вокзала. По умолчанию это значило и рост объема перевозок.

До войны «автобусными воротами» столицы стала площадь Виру.
На ее юго-восточной окраине, а еще точнее — на месте уничтоженных войной кварталов по трассе теперешней улицы Лайкмаа — было решено строить новый автовокзал.

«Хотя и небольшой, он получился вместительным, — писала летом 1956-го газета «Ыхтулехт». — Помимо зала ожидания, четырех касс, диспетчерской, помещения для ручного багажа в нем разместилась комната матери и ребенка.

Имеются собственные помещения и у кондукторов. Здесь для них уже проводятся курсы повышения профессиональной квалификации, в которых участвуют все кондукторы. На курсах рассматриваются различные вопросы и идет обмен опытом.

Есть на автобусном вокзале свой радиоузел, откуда транслируются сообщения о движении тех или иных автобусов. Заботятся работники радиоузла и о развлечении пассажиров, передавая разнообразную музыку».

Переменное и постоянное

Скромный и непритязательный, новый Таллиннский автовокзал был стартовой точкой для тридцати четырех автобусных линий.

Большая часть их обслуживала жителей ближних пригородов столицы — Клоога, Кехра, Набала, Мярьямаа, Рапла, Локса. Самый протяженный маршрут — почти четыреста километров — протянулся до невских набережных.

«В 07.10, на пять минут раньше времени, предусмотренного расписанием, дан протяжный сигнал, — сообщала «Советская Эстония». — На автобусную станцию прибывает комфортабельный автобус дальнего следования «ЗИС-127».

Шофер Петр Юрна, выходя из кабины, помогает кондуктору Эльви Хыбеярв выдать пассажирам их багаж. Невдалеке стоит точно такой же автобус ленинградского парка, отправляющийся из Таллинна ровно через сорок пять минут».

Следовать с опережением графика в ту пору было далеко не просто. Ведь на протяжении неблизкого Луги автобус делал остановки не только в Раквере, Кохтла-Ярве, Йыхви, Силламяэ, Нарве и Кингисеппе, но также в Вийтна и Чирковицах.

К концу 1956 года в расписании на линии Таллинн—Ленинград насчитывалось четыре рейса в день: из обеих городов автобусы выходили в восемь утра, в одиннадцать, в два дня и в одиннадцать вечера. Через восемь лет количество рейсов выросло до восьми.

Время от времени менялся и маршрут движения, то сокращаясь за счет спрямления, то вновь удлиняясь из-за необходимости взять на борт или высадить пассажиров на различных «ответвлениях» основной магистрали.

В пятьдесят девятом на новое — нынешнее — место был перенесен в разобранном виде и вновь собран деревянный автовокзал с улицы Лайкмаа. Полтора десятка лет спустя здание было заменено современным, каменным.

Что оставалось на протяжении более чем тридцати лет неизменным — так это стоимость проезда. В 1956 году она была установлена в 67 рублей 70 копеек; пять лет спустя, после деноминации, — 6 рублей 75 копеек.
С точки зрения современных реалий может показаться неправдоподобным и невероятным, но пересмотрена в большую сторону цена билета от Таллинна до Питера впервые была только в 1989 году.

Востребован всегда

Красавцы «ЗИС-157» — первые советские автобусы, специально спроектированные для междугородних перевозок по новейшим американским аналогам, — продержались на маршруте до второй половины шестидесятых.

На смену им пришли машины венгерского производства; в различных модификациях «Икарусы» стали синонимами лайнеров, курсировавших между Таллинном и крупными населенными пунктами чуть ли не до самого конца XX века.

С восстановлением государственной независимости ЭР в вернувший свое историческое название Санкт-Петербург поехали немецкие автобусы «Мерседес-Бенц» и шведские «Вольво Каррус». Ныне линия обслуживается машинами «Scania Irizar».

Став из междугороднего международным, переживший период упадка в начале девяностых, автобусный маршрут Таллинн—Петербург востребован ничуть не меньше, чем в момент своего открытия — шестьдесят лет тому назад.

***

«Шестьдесят лет для истории — срок небольшой, — отметил, выступая на юбилейном мероприятии на Таллиннском автовокзале посол Российской Федерации в Эстонии Александр Петров. — Но для человека, для целого поколения — это срок заметный.

Мы пережили немало радикальных изменений. Россия и Эстония стали отдельными странами, Ленинград сменил свое название. Менялся транспорт, оптимизировались маршруты. Неизменным осталось значение дорог, связывающих государства.

По-настоящему прочными и надежными межгосударственные отношения могут быть лишь в том случае, когда они связывают между собой жителей разных стран личными контактами и знакомствами».

«Города — это прежде всего горожане, — считает вице-мэр Таави Аас. — Если горожане двух соседних городов пользуются соединяющим их маршрутом вот уже шестьдесят лет, это замечательно.

Не важно, какими могут быть времена и межгосударственные отношения. Я скажу больше — чем сложнее последнее, тем важнее роль контактов, которые строятся на уровне городов.

Времена меняются. И фундаментом изменений служит часто непосредственное общение людей между собой. Потому хочется пожелать линии Таллинн—Петербург долгих лет».

Йосеф Кац
«Столица»

Чтобы ощутить атмосферу тех лет, посмотрите хорошую подборку фотографий Таллина 60-х:

ЗиС-127 – первый автобус, появившийся на линии Таллин-Ленинград

В 1953 году на московском Заводе имени Сталина началось проектирование большого междугородного автобуса ЗиС-127. Работы по созданию автобуса поддержал бывший директор автозавода Иван Алексеевич Лихачёв, ставший 26 августа 1953 года министром автомобильного транспорта и шоссейных дорог СССР.

Дизайн автобуса ЗИС (ЗИЛ)-127 отличался эффектностью благодаря гофрированным алюминиевым бортам и обилию хромированных деталей в стиле популярных американских дальнемагистральных автобусов (тогда своего рода модой среди советских и европейских производителей автобусов было ориентироваться на американский стиль).

Салон ЗиС-127 был радиофицирован и оборудован системами вентиляции, отопления, освещения, часами и термометром. На каждом пассажирском месте установили индивидуальные источник света и вентилятор. Над креслами закрепили сетки для ручной клади, а под полом с обеих сторон машины сделали два багажных отсека, между которыми поместили топливный бак..

Водительское место отделялось металлической перегородкой. Она имела два окна: заднее и боковое. Окна перегородки закрывались шторками, которые после отстёгивания автоматически наматывались вверх. К перегородке кабины водителя крепился маленький турникет-шлагбаум, который закрывался при помощи подпружиненной сдвижной муфты, перекрывая вход в салон и выход из него. Обычно водители им не пользовались. Сиденье водителя оснащено регулировками наклона спинки и продольного положения подушки. Кузов был оборудован системами отопления и вентиляции, хорошим освещением, радиоустановкой. Для перевозки багажа под полом кузова размещены просторные багажные помещения, хорошо изолированные от пыли. В кабине водителя имеется индивидуальный вентилятор и соответствующие контрольные приборы.

Общее количество произведенных автобусов 851 ед. Статистика производства по годам: 1955 — 30 ед., 1956—201 ед., 1957—189 ед., 1958 и 1959 — по 200 ед., 1960 — 30 ед., 1961 — 1 ед.

Завтра 26 апереля, день, навсегда запомнившийся миру самой масштабной техногенной катастрофой за всю современную историю человечества. По этому случаю ниже большая подборка воспоминаний людей из Эстонии и Нарвы в том числе, переживших это время и помогавших минимизировать её последствия.

Первые добровольцы из Нарвы работали в Чернобыле через 4 дня после аварии

Николай Куликов и Сергей Непримиров показывают посвящённую ликвидаторам мемориальную доску, которая теперь вернулась на здание Кайтселийта, где 30 лет назад размещался военкомат. Николай Андреев.

Среди тех, кто устранял последствия аварии, было немало и нарвитян – сейчас около 130 из них объединяет Нарвский союз ликвидаторов аварии на ЧАЭС.

Отправляли военных и заводчан

Председатель Нарвского союза ликвидаторов Сергей Непримиров рассказывает, что людей отправляли в Чернобыль двумя путями: либо через военкомат, либо от предприятий города.

– Из Нарвы работников отправляли “Балтиец”, СУ Эстонской ГРЭС… Нужны были водители, трактористы и те, кто “на лопате”, – рассказывает Сергей Непримиров. – 26 апреля там рвануло, а уже 30 апреля или 1 мая Владимир Лялин, Аркадий Яковенко и Владимир Шкуро из Нарвы возили бетон на место аварии. Потом там было больше наших земляков, но эти были первыми.

Семейный врач Николай Куликов, также ликвидатор чернобыльской аварии, вспоминает:

– Мы приехали туда в июне, а эти первые ликвидаторы уже получили свою дозу, они ходили в белых комбинезонах, в зону аварии уже не ездили и ждали, пока их заменят.

В Чернобыль Непримиров и Куликов попали со своим полком, который разместился в 30-км зоне от аварийного энергоблока.

– В/Ч 75222, кадрированный полк гражданской обороны, – вспоминает доктор Куликов. – Нас переодели, загрузили на аэродроме в Тапа в военно-транспортный самолёт и перебросили в Киевскую область.

Сергей Непримиров рассказывает, что после службы в армии три раза попадал на военные сборы, и третий раз – как раз после чернобыльской аварии.
– Из Эстонии там было три части: наш полк ГО и химзащиты из Йыхви, Пярнуский полк ГО и химзащиты и дорожно-строительный батальон из Таллинна, – говорит он.

30 ноября 1986 года был сдан в эксплуатацию объект “Укрытие” – так называемый “саркофаг”, который закрыл разрушенный энергоблок и остановил утечку радиоактивных веществ в воздух.

– «Это наш День Победы», – говорит Сергей Непримиров.

Отмывали каждое дерево

Стройбат, в основном, занимался тем, что поливал дороги специальной жидкостью и строил дамбы у мостов, чтобы дождевая вода с загрязнённых дорог не уходила в реки.

– А мы занимались дезактивацией деревень, и даже мыли один город – Полесское, райцентр в Киевской области, – вспоминает Непримиров. – Мы его мыли 2 или 3 дня из пожарных машин и АРСов – военных машин для дезактивации. В воду добавляли порошок – у нас были килограммовые пачки с надписью “СФ2У”. Даже не знаю, что это значит. Добавляли один килограмм на 2,5 тонны воды. Мехвод АРСа регулировал подачу воды, и можно было добиться, чтобы шла почти одна пена. На дезактивацию выезжал весь полк, мы полностью мыли не только дома, но даже деревья.

По словам ликвидаторов, вокруг каждого дома, каждого деревенского сарая, вообще вокруг каждого объекта, который нужно было дезактивировать, они копали канаву на штык лопаты, чтобы заражённая жидкость стекала в одно место.

Если радиационное загрязнение было сильным, то и дёрн снимали и увозили на могильник. А в городах вокруг основных социальных объектов – школ, детских садов, поликлиник, больниц – заражённый слой почвы снимали в обязательном порядке.

И эта огромная работа оказывалась бесполезной

– После проходили с дозиметром, и снова всё “светилось”, – говорит доктор Куликов. – Пока доклад о выполненной работе доходил до Москвы, на каждом этапе данные немного поправляли, чтобы не навлечь на себя гнев начальства. Собирались уже выводить войска из зоны заражения, но приехали специалисты из института Курчатова, замерили уровень радиации и ужаснулись – работы был ещё непочатый край. Пока не построили объект “Укрытие”, выбросы со станции продолжались.

Полесское сейчас – город-призрак, его так и не удалось очистить от радиоактивного заражения и пришлось полностью расселять.

Ликвидаторов поделили по цвету паспорта

Сейчас в Нарвском союзе ликвидаторов состоят практически только граждане России.

– Ликвидаторам с синими и серыми паспортами мы просто ничем не можем помочь, – объясняет Сергей Непримиров. – Россия платит пенсию своим гражданам. А в Эстонии на 5 лет раньше выходят на пенсию те, кто был отправлен в Чернобыль военкоматом – они считаются репрессированными. Те, кого отправляли предприятия, по логике эстонского государства, могли отказаться от командировки, и льгота им не полагается. Ещё некоторые льготы получают граждане Эстонии по рождению, такие “нужные”, как, например, бесплатный вход на певческий праздник…

– Всё же нужно делать и отделение союза для граждан Эстонии, – считает доктор Куликов.

Только недавно льгота для чернобыльцев появилась на городском уровне – по решению горсобрания с 1 мая они смогут бесплатно пользоваться автобусами в Нарве.

«Чернобыльский Спас» для домовой церкви В 2012 году Сергей Непримиров случайно наткнулся в интернете на статью о том, что липецкие ликвидаторы отдали на реставрацию икону “Чернобыльский Спас”. Сергей созвонился с соратниками из Липецка и выяснил удивительную историю этой уникальной иконы. – Икона приснилась умершему уже сейчас чернобыльцу с Украины, – рассказал Сергей Непримиров. – На иконе изображены Иисус Христос, Богородица и Архангел Михаил, а под ними – обгоревшая сосна, реальная сосна, которая стоит у атомной станции, и падающая звезда, которая символизирует неродившихся детей. Вокруг сосны изображены ликвидаторы – и умершие, и живые – пожарный, медик, военный. Церковь разрешила изображать живых людей, но только чтобы не было видно лиц – и поэтому они нарисованы в респираторах. Нарвские ликвидаторы решили сделать список с этой иконы. За работу взялись иконописцы Сергей и Ольга Соколовы из Ульяновская. – Всё получилось, наверное, потому что Господу было так угодно, – вспоминает Сергей Непримиров. – В конце сентября нарвский предприниматель Микрюков, который состоит в церковном совете, сообщил, что икона будет нужна 3 октября на освящении нового храма на улице Мыйза. И буквально тем же вечером мне пришло письмо о том, что икона готова, забрать её можно в Москве. 2 октября Сергей получил икону. Нужно было торопиться обратно – сначала в Нахабино, где его ждала машина. Но возникла проблема – нужно было ехать на такси, а таксисты-таджики просили за поездку слишком дорого. – Я для себя посчитал, что больше двух с небольшим тысяч дать не могу. Обратился к таджику, спросил – ты верующий? – вспоминает Сергей. – Он сказал, что да. Я рассказал ему, что везу икону, что мне срочно нужно в Нахабино. Спросил, вот сколько тебе хватит совести просить денег с другого верующего? И таксист сказал: Аллах с тобой, за 2 тысячи довезу. В 8 утра 3 октября 2015 года, прямо накануне освящения храма, икона уже была в Нарве. – Когда передавали икону, я спросил у владыки благословение, чтобы храм стал домовым для чернобыльцев, и он благословил, – рассказал Сергей Непримиров. Николай Андреев, “Виру Проспект” Ликвидатор из Эстонии: мы заботились о своих солдатах © Foto: из личного архива Сергея Часовских Сергей Часовских — один из последних ликвидаторов последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Будучи офицером Советской армии в запасе, служить в полученном после института звании лейтенанта ему впервые пришлось именно в Чернобыльской зоне отчуждения. В конце восьмидесятых Сергей работал на столичном заводе Punane RET. Повестку ему, как и многим другим ликвидаторам, вручили прямо на рабочем месте. Под локти в 1989 году уже никто резервистов не забирал, но цель сборов по-прежнему не афишировалась. Слишком уж этих повесток боялись: кто-то “вдруг” уезжал в командировку, кто-то по хуторам прятался. Сергей признается — некоторый страх сковал и его. На сборы дали два дня. Военную форму резервистам выдали в Риге. Оттуда — прямой поезд до украинского Овруча. По прибытии эстоноземельцев расквартировали в небольшом поселке Стечанка (25 километров от Чернобыля, ныне снят с учета в связи с отселением жителей из-за неблагополучного радиационного фона), где была организована база Краснознаменного Прибалтийского военного округа. “Когда мы приехали на место, нам врач из Калининграда сказал, мол, ребята, вы не волнуйтесь, с вами все будет в порядке. Просто выполняйте инструкции и не лезьте куда не надо”, — вспоминает Сергей. © FOTO: ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА СЕРГЕЯ ЧАСОВСКИХ Лейтенант Сергей Часовских на территории Чернобыльской АЭС. К работе приступили не сразу. Сначала всех прибывших заставили пройти специальное обучение: рассказывали, что такое радиация, в чем она измеряется, как правильно вести себя в зараженных зонах и т.д. После инструктажа выдали специальные маски и противогазы. В необходимости таких мер защиты Сергей не сомневался — воздух в зоне отчуждения действительно показался ему очень тяжелым. В первую ночь он так и не смог заснуть — было трудно дышать. Набрать свои бэры можно было по-разному Будучи в звании лейтенанта, Сергей получил должность заместителя командира роты. В его задачи входила организация работы на объектах, а также учет получаемых солдатами доз радиации. Делалось это, как правило, на глаз: по прибытии на объект замерялся радиационный фон, а когда наступала пора везти людей обратно, Сергей подсчитывал, какую дозу каждый из солдат мог получить за время своей работы. В конце смены он составлял списки и отправлял их в соответствующую службу. Там уже смотрели — кто набрал близко к максимально допустимому значению в 5 бэр (в 1986 году — 25 бэр), того к работам больше не привлекали. “Мы заботились о своих солдатах. Иногда я даже завышал в отчетах полученные моими людьми бэры, чтобы они могли быстрее вернуться домой”, — признается Сергей. В те годы на повседневных работах 5 бэр набирали в течение нескольких месяцев. Но были и исключения. Так, однажды к реактору ЧАЭС отправили двух крановщиков, которым поручили поднять на крышу станции некую конструкцию. Сразу после этого их отпустили домой — свои 5 бэр они набрали за нескольких часов. Но такое случалось редко. Благодаря усилиям ликвидаторов со всего Советского Союза в 1989 году Чернобыльская зона отчуждения была уже не такой опасной, как в год аварии. Кое-где, однако, по-прежнему лежала осевшая радиоактивная пыль, и не всегда ее было возможно убрать. Сергей вспоминает, что солдатам его роты пришлось бросить плавучий кран на реке Припять, потому что его не брали никакие средства для дезинфекции. Вероятно, он стоит там и по сей день. Маленькие радости и большой стресс На ЧАЭС Сергей был частым гостем — по долгу службы ему нередко приходилось посещать станцию по разным делам. Большинство работников станции после эвакуации из Припяти были перевезены в Славутич, и оттуда прямо к станции шла железнодорожная ветка, по которой они добирались на работу. Сергей вспоминает, что однажды он специально остался на ЧАЭС во вторую смену, чтобы посетить Славутич. Так что внутренний туризм в Чернобыльской зоне был на тот момент вполне себе развит, шутит он. © FOTO: ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА СЕРГЕЯ ЧАСОВСКИХ Сергей Часовских с сослуживцами на фоне четвёртого энергоблока ЧАЭС. Маленькие радости, однако, ежедневный стресс от работы на опасных участках не компенсировали. Полученная Сергеем за четыре месяца доза радиации составила 4,998 бэр. Он не думает, что это как-то сказалось на его здоровье. Но организм каждого человека индивидуален, и для его сослуживца, с которым они вместе ехали обратно в Таллинн, опыт Чернобыля оказался фатальным: его сердце отказало спустя три дня после возвращения домой. Стала ли причиной смерти радиация или же всему виной ежедневный стресс, Сергей судить не берется. У него до сих пор остался пропуск в охраняемую зону отчуждения, который он бережно хранит в коробке вместе с остальными вещами из Чернобыля. Сергей рад, что исполнил свой гражданский долг, но героем себя ни в коем случае не считает. “Я обычный человек. И я горжусь тем, что участвовал в ликвидации”, — говорит он. Ликвидатор из Эстонии: я почувствовал, что такое атом © Foto: фото из личного архива Николая Губина Три десятилетия назад мир потрясла крупнейшая катастрофа в истории атомной энергетики — авария на Чернобыльской АЭС. Устранением ее последствий на протяжении нескольких лет занимались так называемые ликвидаторы. Николай Губин — один из тех, кого в 1986 году призвали из Эстонии. Его знакомых, попавших в первую “волну”, уже давно нет в живых — им пришлось лопатами сбрасывать с крыши ЧАЭС радиоактивный графит. Николаю “повезло” попасть в следующую партию ликвидаторов — его призвали в сентябре, спустя пять месяцев с момента аварии. Он прекрасно помнит тот день, когда получил повестку. Ему было 35. На тот момент Николай работал автокрановщиком в Таллиннском управлении механизации. В конце рабочей смены на проходной его остановил майор и вручил ему постановление. О том, что придется лететь в Чернобыль, военный сказал сразу. Времени на сборы не дали. Попрощаться с родными Николаю не удалось. О том, куда забрали папу, его дети узнают только тогда, когда им поступит звонок из Чернобыля. Как оказалось, военным нужны были десять специалистов для работы на автокранах. Медкомиссия стала для Николая формальностью — несмотря на радикулит, врачи признали его здоровым. Спустя несколько часов его и еще девять эстоноземельцев посадили в самолет Ан-12. К тому моменту все они знали, что станут ликвидаторами, но конкретное место работы по-прежнему оставалось загадкой. Полученные рентгены оценивали на глаз Самолет приземлился в городе Овруч на севере Украины. Там Николай познакомился с вертолетчиками, которые забрасывали в зону аварии специальную химическую смесь для предотвращения дальнейшего разогрева реактора. © SPUTNIK/ ИГОРЬ КОСТИН Дезактивация зданий Чернобыльской АЭС “Один из вертолетчиков разговаривал с нами. Говорил, мол, ребята, вы не бойтесь, — вспоминает Николай. — А через какое-то время он скончался от радиации”. Из Овруча эстоноземельцев повезли в небольшое село Стечанка в 25 километрах от Чернобыля. На сегодняшний день этого места больше нет, оно было снято с учета в связи с отселением жителей из-за неблагополучного радиационного фона. Тридцать же лет назад в Стечанке находился целый батальон. Новую смену разместили в бывшем детском саду. © SPUTNIK/ ИГОРЬ КОСТИН Машина, работавшая в зоне Чернобыльской АЭС Утром Николай увидел машины, на которых им предстояло работать. Кабины некоторых автокранов были покрыты тонким свинцовым слоем, который должен был защищать от радиации. В то же время никаких других средств защиты, кроме марлевых повязок, новой смене не выдали. Индивидуальных дозиметров не было тоже — полученные дозы радиации оценивали на глаз, исходя из примерных расчетов. Запчасти таскали с могильников Работать пришлось в Чернобыле, в 18 километрах от ЧАЭС. По реке сюда приходили грузовые баржи, и в задачи автокрановщиков входила выгрузка на берег коробов для теплотрасс. Когда короба закончились, помощь Николая понадобилась при монтаже трубопровода. Машины часто ломались, а с запчастями в городе была напряженка. Поэтому водителям часто приходилось посещать так называемые могильники, где была собрана и оставлена техника, принимавшая участие в ликвидации аварии. “Фонило” там неслабо, но выбора не было — запчасти можно было раздобыть только там. © SPUTNIK/ ИГОРЬ КОСТИН Кладбище радиоактивной техники в зоне Чернобыля Несколько раз приходилось работать и в окрестностях ЧАЭС. Там горел вещевой склад, и Николаю было поручено на автокране расчищать подъезд для пожарных машин. Эпицентр катастрофы произвел на него неизгладимое впечатление. “Я видел возле станции лес. Такой молодой — и весь рыжий”, — вспоминает Николай. Основная работа происходила непосредственно в Чернобыле. Однако даже на расстоянии в два десятка километров влияние радиации на организм было существенным. После двух месяцев такой работы Николай стал чувствовать постоянное давление в висках, его голос охрип, а десятичасовой рабочий день в опасной зоне стал причиной ежедневного стресса. Поэтому неудивительно, что после очередного звонка жены Николай попросил старшего лейтенанта перевести его в Припять (2 км от ЧАЭС) для работы на самосвале. Ведь так он мог быстрее набрать максимально допустимую дозу радиации в 25 бэр и вернуться домой, к родным, раньше трехмесячного срока. “Я хотел быстрее вернуться назад”, — тяжело вздыхает Николай. Отдать долг и вернуться домой Но его не пустили — просто не нашлось замены. Вне зависимости от набранных рентгенов, до прибытия новой смены покинуть зону было нельзя, и Николай застрял в Припяти на целый месяц. На самосвале он возил зараженный грунт в специальные могильники. Эта работа стала для него серьезным ударом по здоровью: в результате трехмесячного пребывания в Чернобыльской зоне Николай получил облучение в 32 бэра. Вернуться домой ему разрешили лишь под самый Новый год, 27 декабря. В качестве “подарков” мирный атом оставил Николаю ставший хроническим радикулит, охрипший голос и болезненные воспоминания от вырвавшейся на волю стихии. “Я почувствовал, что такое атом. Это не дай бог”, — признается Николай. Фотографий из Чернобыля у него нет, фотоаппарат в то время был роскошью, и в зону его никто не брал из-за риска выхода техники из строя. Да и когда работаешь в эпицентре крупнейшей в истории техногенной катастрофы, рискуя своей жизнью и здоровьем, то о красивых фотографиях времени думать нет. Мысль была лишь одна — отдать честно свой долг и вернуться домой. Ликвидатор из Эстонии: реактор мы прозвали “печкой” © Sputnik/ Василий Литош Николай Шевчук служил в Чернобыльской зоне водителем, и на его долю выпала первая после аварии зима. Солдаты были вынуждены работать в двадцатиградусный мороз, поэтому неудивительно, что разрушенный реактор ЧАЭС со временем прозвали “печкой”. Вечером 21 января 1987 года Николай услышал настойчивый стук в дверь своей квартиры. На пороге оказался военный, в руках — повестка с красной полосой. Ничего не объяснив, тот молча передал ее Николаю. “Я подумал, война началась”, —вспоминает он. Николаю повезло больше некоторых ликвидаторов: повестку ему вручили на дому, поэтому он успел попрощаться с женой. Набор, как оказалось, был массовый: в здании военкомата, куда его привели, собралось еще порядка 40 резервистов. Автобусы за ними должны были приехать только на следующее утро, но домой никого не пустили. Ночевать оставили прямо в военкомате — боялись, что люди разбегутся. Но, по словам Николая, страха перед отправкой в Чернобыль он не испытывал. “Ну а чего мне было бояться? Нас к ядерной войне готовили!” — улыбается он. © FOTO: ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА НИКОЛАЯ ШЕВЧУКА Николай Шевчук (справа) со своей семьей. Утром эстоноземельцев доставили в рижскую воинскую часть, где выдали новую одежду. Там же резервистам впервые прямо было сказано о том, куда их отправляют. Затем — поезд до украинского Овруча и на машинах в Чернобыльскую зону. Новую смену расквартировали в небольшом поселке Диброва (в 1999 году снято с учета в связи с отселением жителей из-за неблагополучного радиационного фона). На тот момент Николаю было 30. Как раз на хороший возраст пришлось, шутит он. Зима в зоне выдалась аномально снежной В Диброва стоял целый полк. Солдаты жили в больших армейских палатках, в каждой своя буржуйка. Без нее было никак, ведь украинская зима выдалась в 1987 году морозной и аномально снежной. Условия спартанские, но командир предупредил сразу — дезертиров ждет военный трибунал. После недолгого инструктажа Николая определили в водители. Рабочим инструментом на три месяца для него стал старый, потрепанный ЗИЛ-130. В кабине с водителем, как правило, сидело несколько солдат, которые по прибытии на объект грузили в кузов радиоактивный мусор. Но рабочих рук постоянно не хватало, поэтому Николай часто помогал в расчистке зараженной местности. Затем все это везли на могильники. Хоронили всё — от “фонящих” заборов до радиоактивного снега. Этот снег в разы усложнял работу водителя. Мало того что заснеженная дорога существенно затрудняла движение, так еще зачастую растаявший снежный налет на автомобиле к вечеру замерзал и превращался в наледь. © SPUTNIK/ ВИТАЛИЙ АНЬКОВ Дезактивация автомашин и БТР в зоне Чернобыльской АЭС. Прежде чем выехать из зараженной зоны, все машины в обязательном порядке проходили химическую обработку реагентами на специальных КПП, которые назывались ПУСО (Пункт специальной обработки). С “фонящей” наледью под днищем за пределы зоны отчуждения выехать было невозможно, поэтому приходилось этот лед счищать вручную. Припять напоминала в то время Ласнамяэ В суровых зимних условиях машины часто ломались. С новыми запчастями в окрестностях была напряженка, поэтому за нужными деталями нередко приходилось ходить на так называемое кладбище техники. Там были брошены машины, вобравшие в себя столько радиации, что их дальнейшая эксплуатация была невозможна. С них снимали целые моторы, а затем везли в лагерь — про запас. Водители узнавали, как сильно эти запчасти “фонят”, только во время проверок на ПУСО — ведь индивидуальных дозиметров им не выдавали. “А толку от них?— говорит Николай. — Меряй не меряй, только нервы себе мотать”. Разрушенный реактор, который в то время был уже накрыт “саркофагом”, солдаты прозвали “печкой”, но “погреться” к нему никто не спешил. Зато в Припяти (два километра от ЧАЭС) Николаю пришлось работать неоднократно. Радиационный фон здесь стоял такой, что в этой зоне находиться разрешалось только по два часа. “Припять — красивый город. Новые дома, прямо как в Ласнамяэ. Только нет никого”, — вспоминает Николай. Когда происходила эвакуация, людям говорили, что им можно будет вернуться через три дня. Поэтому многие оставили в городе своих питомцев, которые со временем сбились в стаи и одичали. Эти стаи бродячих собак Николай не забудет никогда. Их шерсть стала идеальным прибежищем для осевшей радиоактивной пыли. Стоило радиометристу поднести к одной такой морде дозиметр, как он начинал истошно трещать. Дозу радиации мерили в “рейганах” Полученные рентгены (бэры) солдаты называли “рейганами” — время такое было. В какой-то момент максимально допустимая доза “рейганов” набралась, и в зону Николая пускать перестали. Ему пришлось ждать в лагере почти три недели, прежде чем пришла новая смена. Затем был медицинский осмотр в Овруче. Там проверяли лейкоциты в крови; тех, у кого уровень был выше или ниже допустимого, определяли в госпиталь. Николаю, можно сказать, повезло: несмотря на облучение в 20 бэр, на его здоровье это сказалось мало. Количество бэров, однако, считали исходя из примерных расчетов, поэтому цифра в военном билете мало что значила. Жив — и хорошо, считает Николай. Из Овруча он в компании сослуживцев добрался до Риги, а там на радостях решили ехать до Таллинна на такси. Благо оно в то время было дешевым. Ликвидатор из Эстонии: герой моего времени © Foto: из личного архива семьи В числе ликвидаторов последствий чернобыльской катастрофы оказался и отец Илоны Калдре — Валентин Готфридович Штиккель. Валентин Готфридович Штиккель находился в опасной зоне с мая по октябрь 1986 года. Он из тех, кто без стенаний и жалоб переживает тяготы жизни. “Герой моего времени”, называет его дочь. © FOTO: ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА СЕМЬИ Запись в военном билете Валентина Штиккеля об участии в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Мой отец — человек скромный и вытянуть из него эту информацию было нелегко. 4 мая, как обычно, со слов моего отца, он пошел на работу. К тому моменту он уже 40 лет отработал токарем высшего разряда на керамическом заводе в Азери. Казалось бы, ничто не предвещало беды. В обеденный перерыв весь коллектив устремился в заводскую столовую. Там к моему отцу и подошел человек в военной форме. В руках он держал лист бумаги со списком фамилий. Он попросил моего отца представиться и, сверившись со списком, сказал: “Спокойно доедайте и выходите. Вас ждет автобус”. Без вещей и денег в неизвестность В автобусе собралось 10 человек — все работники завода от 35 до 45 лет, которые даже рабочую одежду снять не успели. Автобус подъехал к сельсовету Азери, где подсадили еще двоих, и уехал в воинскую часть Йыхви. Все это произошло в спешке, никто ничего не понимал, связаться с семьей было невозможно. С собой у них не было ни вещей, ни денег. © FOTO: ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА СЕМЬИ Удостоверение, медаль и значок чернобыльца Валентина Штиккеля. В воинской части всех переодели и сообщили, что собрали их для переподготовки. Выяснили воинское звание, открыли личное дело. Мой отец служил четыре года в Тапа, в танковых войсках. Ему сообщили, что он будет проходить военную переподготовку на военной технике, а именно на БАТ (бульдозере на артиллерийском тягаче). Место не назвали и попросили лишних вопросов не задавать. Спустя шесть дней сформированный полк в составе тысячи человек с техникой и оборудованием загрузили в железнодорожные вагоны и переправили в г. Овруч на Украине. Вот тогда они и стали догадываться, куда их везут. После аварии прошла всего неделя, но слухи среди военных ходили, и в Азери тоже. Технику заменили людьми Расположились в 10 км от города Припяти. Разбили палаточный городок. В каждой палатке жило по десять человек, нары строили себе сами. Здесь стоит отметить, что мама позже узнала, где находится ее муж, от военного, который сообщил ей об этом на свой страх и риск. В первый же день его отправили на станцию. Отец выехал на БАТе, но вскоре уже стало понятно, что техника за несколько дней набрала такую дозу радиации, что на ней нельзя было возвращаться обратно в палаточный городок, и от использования техники отказались. Людям раздали лопаты и другие подручные средства, при помощи которых они проводили работы по ликвидации аварии. © SPUTNIK/ ВИТАЛИЙ АНЬКОВ Дезактивация территории Чернобыльской АЭС. Конкретно задача заключалась в следующем: необходимо было в близлежащих населенных пунктах проливать водой деревья, строения и крыши, как бы смывая с них радиацию. Дальше нужно было снимать вручную 10 см слоя почвы. Эта земля свозилась на станцию, где готовился саркофаг. В обязанности отца входило также делать замеры радиационного фона, однако прибор, как он вспоминает, зашкаливал, отчего выходил из строя, поэтому толку от него было мало. Из всего имеющегося обмундирования и средств защиты, которые выдали людям, были только солдатская форма, лопата и, когда приезжала комиссия, марлевая повязка. За время работы на Украине отец прошел более 35 населенных пунктов, некоторые из них чистили по нескольку раз. Самое жуткое впечатление оставил город Припять — люди не понимали, отказывались верить в то, что их жизни в смертельной опасности, и не хотели уезжать. Ликвидаторов из Эстонии спас случай Впервые проблемы со здоровьем у отца появились в июле месяце этого страшного года, когда во время работы он потерял сознание. Его отвезли в госпиталь, где выяснилось, что начались серьезные проблемы с кровью, сделали переливание. Несколько дней он находился под присмотром медиков, а потом вернулся обратно. Людей не хватало, и мой отец оставался в радиоактивной зоне пять месяцев. За это время он шесть раз лежал в госпитале. Надо сказать, что моя мама дважды ездила к отцу, когда он был очень плох. Спасло его то, что из Москвы приехало высокопоставленное начальство, чтобы поприветствовать героев-чернобыльцев. Во время этого визита просочилась информация, что люди уже почти полгода остаются в зараженной зоне, а должны были находиться там три месяца. В это время формировался рижский полк, который планировалось доставить двумя самолетами, а вот собрать полк из Эстонии никак не могли. Эстонцы болели, многие лежали в госпитале и уже начали умирать. Если бы не этот приезд начальства, мало кто из них вернулся бы домой. Но было решено отправить их двумя самолетами в Тапа. © FOTO: ИЗ ЛИЧНОГО АРХИВА СЕМЬИ Валентин Штиккель (в верхнем ряду крайний справа) с сослуживцами. Жилистый и крепкий до этой поездки мужчина вернулся домой весом в 55 килограммов — Чернобыль высосал из него здоровье. За полгода он превратился в старика. После возвращения он несколько раз лежал в больнице. Все семейные сбережения пошли на то, чтобы спасти отца. К зарплате чернобыльцам, правда, полагалась небольшая прибавка, но как только Эстония вышла из состава Союза, эти выплаты прекратились, и на сегодняшний день никаких льгот или прибавок нет. Он жив нашими молитвами и нашей любовью. “Sputnik”

* Ровно 90 лет назад, в марте 1926 года, пионерии было установлено официальное название — Всесоюзная пионерская организация им. В.И.Ленина, — сохранявшееся за организацией до конца её существования.

** Самое раннее упоминание о зубной пасте содержится в египетском манускрипте IV века н.э., её рецептом была смесь порошкообразной соли, перца, листьев мяты и цветков ириса.

Фото: Stena.ee

Согласитесь, в наше время представить даже трудно, чтобы например Нарвские электростанции взяли и построили здание в Усть-Нарве для детей своих работников, чтобы те могли летом отдохнуть на свежем воздухе, а родители спокойно отдохнуть от своих отпрысков. Да еще и сам отдых сделать бесплатным. А ведь раньше примерно так и было. Ниже вас ждут теплые воспоминания о самой лучшей стороне пионерии: детских лагерях отдыха, обильно сдобренные свежими фотографиями тех следов славного пионерского прошлого, которые пока еще можно найти в нашей Усть-Нарве.

Сама по себе пионерская организация ничего особенного из себя не представляла, но был в ней один неоспоримый плюс — это пионерские лагеря. У нас в городе их было два — «Маяк» и «Нефтяник».

«Весело» начиналось уже в автобусе, по дороге в Микельторнис, где и находился лагерь. Запах свободы витал по всему автобусу, и начинались какие-то шуточки, подтрунивания, дёрганье девчонок за косички и получение обратки в виде пощёчины.

Мне довелось провести несколько смен в «Маяке», и это, безусловно, оставило неизгладимые впечатления. Если забыть про официоз, линейки, девизы и всю эту советскую обязаловку, то было вполне себе весело.

Имена, конечно, многие уже позабывались, что немудрено. Страшно подумать, но прошло аж 30 лет с тех времён.

Воспитателем у меня была Лариса Кимовна — молоденькая, только с института. Директорами в разные смены были Антон Иваныч Родовский и пионервожатая всея третьей средней Елизавета Николаевна Казарина. Физруком был Станислав Станиславович Яцукевич, а бессменной пианисткой — Людочка неопределяемого возраста.

Первое утро для новичков всегда было стандартным — отмывание зубной пасты со всех возможных частей тела. Там, помню, стоял длинный умывальник в виде трубы с кранами и, естественно, холодной водой. Туалет тоже запомнился, но тогда других не было.

Полукилограммовые зелёные мухи, резкий запах хлорки.

Ну, затем линейка, поднятие флага — и хором что-то наподобие «Взвейтесь кострами!». Потом незатейливый завтрак — и по палатам, придумывать девиз и отрядную песню. Девиз я, естественно, не помню, а вот песню очень даже.

Лариса Кимовна была человеком продвинутым, потому мы отошли от пионерских стандартов и учили песню из репертуара незабвенной Эдиты Станиславовны «Надежда, мой компас земной…». Название оригинальное придумывать — это уже был бы перебор и непозволительные вольности, поэтому банально и затаскано — «Бригантина». Благо, с памятью тогда было не так как сейчас, и уже на следующий день все всё помнили наизусть.

Если вдруг это будет читать кто-нибудь из «поколения «Пепси», для него будет непонятно, как верхом счастья могла быть банка сгущёнки и пачка печенья «Селга». Но это действительно было самым желанным и самым вкусным, что мог себе представить тогдашний ребёнок.

Мы прекрасно знали, где в сарае на складе лежали заветные банки и пачки — и периодически делали набеги, чтобы полакомиться.

Самым удобным моментом было, когда хозяйственный работник (и по совместительству муж медсестры) вёз на каком-то тракторе продукты в столовку. Иногда он опрометчиво забывал закрывать дверь склада, а если не забывал, то мы умудрялись догонять грохочущий трактор и стянуть пару банок прямо на ходу из кузова.

Ещё по поводу сараев — я не знаю с какой целью, но где-то там, то ли под сараями, то ли возле, жили выдры. Внешне приятными их не назовёшь, но, в принципе, они были абсолютно безобидны.

Было в лагере и культовое место — клуб. Там, как правило, происходило самое интересное, ну а главное — танцы.

Да-да, я застал ещё тот момент, когда не было дискотек, а были самые настоящие танцы с самым настоящим ансамблем из соседней воинской части.

Ну, о репертуаре можно догадаться, но я точно помню, что самой популярной песней в моё время была «Ах, Одесса, жемчужина у моря…». Ребята из ансамбля играли её на бис раза по три каждый раз.

Тут нельзя не отметить, что однажды в клубе произошло то, что поменяло мировоззрение многих пионеров раз и навсегда.

Я даже не представляю, что могли делать шведские военные на территории Союза, но они привезли аппаратуру, и для подавляющего большинства это была первая дискотека.

Играла популярная на Западе музыка, и мы не очень понимали, как под неё танцевать. Это как раз был период лохматого и блестящего диско, и там звучали все звёзды того времени — «Бони М», «Модерн Токинг», «АББА», «Пет Шоп Бойз».

Но и это было не главное. То, что вытворяли шведы на танцплощадке, не поддавалось никакому описанию и было космически далеко от танцев на пионерском расстоянии. Они танцевали брейк-данс.

Стоит ли говорить, что после дискотеки лагерь наплевал на все правила, и все начали пытаться повторять эти движения — в общем, это был своеобразный вирус.

Мы тренировались с утра до вечера в любую свободную секунду. Надо признать, что получалось не очень, но у нас в старшем отряде был Миша (не помню фамилию), непонятно откуда и как, но он танцевал брейк как минимум не хуже шведов. Миша был просто героем до конца смены.

Хоть пионерские приколы и были стандартными, но от этого они не становились менее весёлыми. (Кстати, слова «прикол» тогда не было в нашем лексиконе, и чем мы его тогда заменяли, я уже не помню.)

Ну, зубная паста — это просто классика.

Можно было полночи ходить на цыпочках по скрипучим полам и мазать пастой товарищей из другого отряда, и при этом самому проснуться измазанному полностью.

Детские сонные личики с утра выглядели, конечно, невероятно смешно, а особенно не везло девочкам с длинными волосами. Утром они выходили с такими невообразимыми причесонами, что от смеха не могли удержаться даже воспитатели.

Были варианты и попроще, но не менее эффективные, как, например, разъединить крючки железной кровати посередине и аккуратно уложить сверху бельё.

Успевали это сделать с какой-то неимоверной скоростью. Достаточно было ночью выйти в туалет и вернуться, предвкушая продолжение просмотра сладких снов, как вдруг вместе со всем бельём проваливаешься на пол под гомерический хохот остальных обитателей палаты.

Определить, кто это сделал, было невозможно, потому злиться приходилось либо на себя, либо на туалет.

К концу смены многие выдумывали всевозможные сигнализации на дверях, чтобы не быть измазанным зубной пастой, но у нас однажды случился прокол.

Сигнализацию мы установили верную, и пробраться к нам бесшумно было просто нереально.

Но мы перестарались. Ничего «умнее», как поставить железное ведро уборщицы на дверь — ещё и полное воды! — мы не придумали, и по иронии судьбы в эту ночь на нашу палату никто не покушался.

Утром мы мирно сопели, когда сигнализация сработала. Это был физрук, пришедший нас будить. Несмотря на то, что лагерь был детским, лексика сыпалась совсем не детская.

Вдумайтесь: само ведро весит немало, а наполненное водой — тем более. В общем, что-то мы не рассчитали, и вместо того чтобы перевернуться, ведру рухнуло Станиславу Станиславовичу на голову. Нам очень повезло, что мы его не убили, но кровь хлестала не на шутку.

После этого на всеобщей линейке был введён мораторий на применение зубной пасты не по назначению — под страхом отправки домой. Домой не хотелось никому, потому утренних мумий с того момента по утрам не было, что делало утро скучноватым.

Надо сказать, что физрук не остался в долгу — у него созрел хитроумный план мести.

Вечером после отбоя к нам пришла Лариса Кимовна и начала рассказывать жуткие истории про привидения со светящимися глазами и пьющими кровь у спящих людей.

Не повлиять на детскую неокрепшую психику это не могло, и мы долго не могли уснуть, поглядывая периодически в окно, а то мало ли что.

Так или иначе, мы уснули. Я проснулся от дикого крика, посмотрел в окно и сразу присоединился к хору орущих пацанов. Мы жили на втором этаже, и всё выглядело настолько правдоподобно, что половина из нас была на грани нервного срыва.

В открытом окне стояло что-то белое, со светящимися глазами и кровавым ртом.

Орали мы качественно, поэтому проснулся весь лагерь.

Привидение медленно спустилось и исчезло в темноте за окном. Подойти и посмотреть, ушло оно или нет, ни у кого даже мысли не возникало.

Когда в палату вбежала Лариса Кимовна, отлично исполнившая свою роль, мы завопили и начали рассказывать, что к нам приходило привидение. Она искренне заулыбалась и сказала, что просто выдумала эту историю и нам показалось.

Стоит ли говорить, что по лагерю поползли слухи. Перепуганы были все дети. В каждой палате назначили часового, который следил за окнами.

Это ж сколько у воспитателей было терпения — не рассказывать нам об этом три дня!

На очередной линейке все всё спели, Ленину поклялись в верности до гроба, и вдруг из-за домиков, где жили воспитатели, вышло оно — привидение.

Когда раздался детский крик и визг, физрук снял с себя костюм привидения, и мы чувствовали себя одураченными, если не сказать конкретнее.

В лагере обязательно должны были быть «звёзды» — и у нас они, естественно, были.

Фамилии Ализар и Сотников на линейках звучали чаще всего. Основным их грехом было то, что они курили. Где они доставали сигареты, остаётся загадкой по сей день, но пахло от них постоянно. Их неоднократно обещали отправить домой — но так в итоге и не отправили.

Ну и окончание смены — неизменный пионерский костёр. Зрелище, что и говорить, впечатляющее. Всем лагерем мы пели песни у костра и немного грустили, потому что понимали: смена заканчивается…

 

P.S. Ну вот, это то, что мне вспомнилось сегодня. Наверняка можно было написать и про «Зарницу», про какие-то конкурсы, про футбол, но это было стандартной программой во всех лагерях Союза. А я же попытался вспомнить какие-то особенные вещи, которые до сих пор живы в памяти и бередят душу. Каким бы оно ни было, наше детство, оно никогда уже не вернётся. И от этого порой становится грустно.

Текст: Дмитрий Торчиков (Латвия)

Фото: Stena.ee